Прошла неделя. Тревога убавилась – никто за ними не приходил. Сущёв отсиживался дома. Инна по-прежнему ездила на работу и навещала его по вечерам. Правда, теперь он её не встречал, а она приходила сразу к нему. Их отношения опять стали входить в колею обывательского счастья, какая у них было оформилась перед тем. Всю эту неделю они оба не сговариваясь избегали говорить об инциденте в кафешке и всём, что было после него. Не специально избегали, а просто не хотели об этом говорить – и не говорили.
Он до сих пор не мог привыкнуть к её новому облику. Инна в тот же день, как он и велел, перекрасилась в платиновую блондинку и сделала короткую стрижку. Она даже говорила название, но Сущёв не запомнил. «Гарсон» что ли – шут их разберёт эти стрижки. Он ей сказал, что так ему нравится больше. Соврал, конечно. Брюнеткой ей и правда было лучше. Ну а что было делать?! Не правду же говорить – тем более что виноват в этой правде был он.
Сам он перестал бриться. Инна отнеслась к этой идее одобрительно, заявив, что хочет, чтобы у него была борода. Может, тоже соврала? Но было не похоже. Они смотрели фильмы, она готовила ему еду, он ей помогал. В общем, всё было хорошо.
Но проходили дни и Инна заметила, что он сделался какой-то грустный, причём с каждым днём всё грустнее. В чём причина, она догадывалась, но в конце концов не выдержала и спросила прямо:
– Лёш, почему ты грустный?
– Сама знаешь почему.
– Скажи.
– Получается, всё было зря. Кучу народу я положил зря.
– Почему?
– Потому что за этим младенцем я вернуться больше не смогу. Этот чёртов старик пропас меня оттуда. Кто знает, как долго он там меня караулил и кому говорил. Подозреваю, что он там и машину мог оставить, когда за мной увязался. И уж наверное её уже нашли. А теперь сложи первую попытку и судьбу старичка. Менты не гении, но тут и дурак свяжет одно с другим. Дедушка попытался разобраться и его за это шлёпнули. Основная версия у них такая – это к гадалке не ходи. Полагаю, то место сейчас под тройным наблюдением. Может, конечно, и нет, но я туда точно больше не сунусь.
– Ну, может, от ребёнка всё-таки вреда не будет?
– Ты сама знаешь, что будет. От бабки могло не быть, а от ребёнка можно не сомневаться. Поползёт – и тогда крантец.
– А почему это будет так ужасно? Я всё-таки не понимаю.
– Почему? Ты вспомни, чем мы занимались. Теперь представь, что это будут делать все.
– Мне кажется, что все не будут.
– Почему это?
– Я не знаю. Мне так кажется. Не могу объяснить. Но потому что когда все – будет как-то по-другому. А как мы – это когда мы такие одни. Или когда мало.
– Ну, не знаю. Может, ты и права. Вроде как все люди могут друг друга резать, но не режут. И тут выйдет аналогично. Но если нет, тогда этому миру недолго осталось.
– Да и ладно. Кажется, тебе этот мир не очень-то и нравится.
– Да. Ты права, – он помолчал секунду, – Если это спаситель мира, то такой мир и правда не жалко.
– Не поняла.
– Ну, вроде, спаситель мира – лучший из людей. А меня вряд ли назовёшь нравственным человеком, – Сущёв мрачно засмеялся.
– Ты к себе слишком строг.
– Да, я всегда был слишком самокритичен, – опять мрачно хихикнул он, вспомнив старую мысль, – Но погляди: жалею, что не удалось кокнуть младенца.
– Ты жалеешь, что не удалось спасти тысячи. Сам же жаловался, как тебе не по душе.
– Хватит меня обелять. Дай попритворяться злодеем.
– Ты хандришь!
– Ну да. Уж и похандрить нельзя.
– Хотя бы не со мной. Я же принимаю на свой счёт – как будто тебе со мной не весело.
– Не всё же веселиться.
– Всё равно. Ты понял!
– Да нет. Тобой-то я как раз доволен. С тобой мне хорошо.
– Вот и не хандри.
– Ладно, постараюсь. А ещё я думаю, что лучше бы нам прекратить наши практики. Верили, что неуловимы и ничто не грозит – и вляпались. Давай больше не будем?!
– Будем! Просто осторожно.