Во влюблённую женщину очень легко влюбиться самому. С Сущёвым это и произошло. Словно какая-то воронка закружила их с Инной и затянула в эпицентр бешеных чувств, которые никак не удавалось утолить. Эти чувства стремились наружу, разрывали изнутри. Их необходимо было выразить, но всякое выражение оказывалось недостаточным. Объятия требовали как можно большей площади тактильного контакта, но и максимальная не давала полного удовлетворения – хотелось вжаться друг в друга и касаться каждой клеточкой. Это было блаженство – но с примесью мучения.
Инна призналась ему в любви через неделю. Сущёв ответил ей тем же и испытал облегчение – это напрашивалось давно, но он не мог себе позволить сказать заветные слова первым. Потому что слишком всё заусловлено. В обществе принято считать, что первым признаваться в любви должен мужчина. Вот все и действуют по шаблону – и непонятно, сколько в том искренности. Из-за этого даже искренний порыв, втиснутый в протокол, оказывается опошлённым и вовсе не гарантировано, что будет воспринят должным образом. Потому и получается, что искренность царствует лишь когда первой в любви признаётся женщина. Теперь последний замочек был сорван, их уносило неведомо куда.
Но в этот вечер Инна была какая-то пасмурная. Сущёв встретил её, возвращавшуюся с работы, и не мог понять, что её гнетёт. Поинтересовался, не в нём ли причина огорчения – и получил ответ, что не в нём. И действительно причина была не в нём – это было видно.
Он завёл её в кофейню и усадил за столик, рассчитывая допытаться, что с ней за беда. Вначале ничего не получалось, но наконец она изрекла совсем упавшим голосом:
– Лёш, ты меня любишь?
– Понятное дело.
– Правда любишь?
– Правдее некуда. Да что случилось-то?!
– Лёш…
– Ну?…?…
– А если со мной что-нибудь случится, ты меня бросишь?
– Чего?!!!!!!
– Если со мной что-нибудь случится, ты меня бросишь?
– Да что с тобой случилось-то?!
– Я не знаю!…!… – Инна замолкла, давясь слезами.
Сущёв взял её за руки. Поцеловал правую, потом левую. Счёл, что этого мало. Пересел к ней, обнял, поцеловал в щёку:
– Ну, ты чего? Я с тобой. Ну, что с тобой такое стряслось?
– Лёш…
– Ну?
– Я не хочу, чтобы меня забрали в психушку!
– Ты что такое говоришь?! Какая психушка?!
– Лёш… У меня были галлюцинации!
– Да ладно, у меня тоже были, – Сущёв насторожился, но сумел удержать себя в руках и не нахмурился.
– У тебя не такие, – она немного успокоилась, видя, что он не отпрянул от неё, как от заразной.
– Ты откуда знаешь, какие?
– Потому что…
– А сейчас есть?
– Нет.
– Может, и не будет больше?
– Будет. Уже два раза были.
– Может, это не галлюцинации?
– Галлюцинации.
– Ладно. Расскажи мне про них.
– Я не знаю. Это нельзя описать. Это как будто судорога в теле – но не в теле.
– А где?
– У какой-то тётки в голове!
– У какой ещё тётки?!
– Я не знаю. Сегодня в метро ехала тётка, а у неё в голове это. Я не знаю, что.
Сущёв слишком хорошо понимал, о чём идёт речь. С одной стороны, это было облегчением, потому что ни о каких настоящих галлюцинациях и ни о каком сумасшествии речь не шла. С другой стороны, это конечно был сюрприз так сюрприз. У неё-то это откуда?! Ладно, после будет время об этом подумать. Сейчас же требовалось успокоить свою ненаглядную.
– Но почему ты думаешь, что это галлюцинация?
– А что это ещё может быть?!
– Какая-то херня у тётки в голове! Тебе не кажется, что для галлюцинации странно там застрять? Разве она не плавала бы сама по себе?
– Я думала об этом. Это нормально. Если бы мне привиделось, что у тебя на плече сидит чёртик. Ты ходишь – а он сидит на твоём плече. Тогда бы ты не стал отрицать, что это галлюцинация?!
«Умная, зараза!» – восхитился про себя Сущёв. Но у него были и ещё аргументы. Немного рискованные – но что делать.
– Ну хорошо, предположим. Но ты сказала, что это как судорога.
– Да.
– То есть ты это не видела, а ощущала.
– Да.
– А глаза закрывать пробовала?
– Нет. Зачем?
– Ну, ты сказала, что галлюцинация у тётки в голове. Если это правда галлюцинация и она привязана к тёткиной голове, тебе эту голову надо видеть. Логично?
– Почему это?
– А чтобы галлюцинация знала, где находиться в пространстве.
– А, ну да.
– И если закрыть глаза, галлюцинация знать не будет. Она или пропадёт, или окажется не в том месте.
– Почему это?
– Ну вот ты закрыла глаза, а тётка в это время незаметно отошла в сторону. Галлюцинация-то об этом не знает и совпадать перестаёт.
– А, поняла. Да.
– Но ты не проверяла.
– Не проверяла.
– А почему-то уверена, что у тебя галлюцинация.
– Ну а что ещё это может быть?
– Какая-то хрень у тётки в голове. Светит, людей пугает. Тебя вот напугала, а ты теперь пугаешь меня.
– Ты сам-то в это веришь?
– Почему нет?! Может, эта тётка телепатка. Или ещё какая-нибудь не пойми что – светит не пойми чем. Или, может, это ты телепатка, а у неё рак мозга – а ты увидела. Бывают же экстрасенсы.
– Лёш, по-моему, ты какую-то ерунду говоришь.
– Может, и ерунду. Просто не хочу, чтобы ты про себя думала невесть что. Может, больше ничего такого не повторится.
– Я надеюсь. Но не уверена.
– А если повторится, ты проверь.
– Ладно, – она улыбнулась, но совсем кисло.
«Господи, хоть в голову ей залезай и включай хорошее настроение,» – отчаянно думал Сущёв, но такой вариант он себе запретил. Этим вечером ему удалось её ещё немного растормошить, но было очевидно, что вопрос требует более обстоятельного решения.