Сколько Сущёв ни думал, возможных вариантов получалось только два: или он её этим заразил, или он в ней это как-то активировал – запустил скрытую способность, поднял из спячки. Первый вариант за своей очевидной бредовостью отпадал. Оставался второй – инициировал. Интересно, как? Когда к ней подключился? Или вообще когда просто нащупал? Так или иначе, теперь это представляло проблему, которая сама собой разрешаться не торопилась.
Сущёв надеялся, что Инна опять встретит в метро эту свою тётку или ещё кого в том же роде, проверит по зрительному критерию и убедится, что никакие это не галлюцинации. Но прошёл день, второй. Инна ходила, как опущенная в воду, сделалась замкнутой. Очевидно, тётка не появлялась. Сущёв не в силах был это выносить. Он решился раскрыть правду. У него не было особых сомнений, что Инна сразу догадается про секрет их знакомства, но выбора не оставалось.
– Иннуль, послушай меня, – начал он на очередном свидании, взяв её за обе руки, – это не галлюцинация. Я знаю, что это такое.
– Откуда?
– У меня то же самое. Только началось раньше, чем у тебя. И я успел разобраться, что это такое.
– И что? – ему показалось, что любопытство начало одолевать в ней подавленность, но глядела она недоверчиво.
– Есть такие люди. Их очень мало. И мы их чувствуем.
– И что в них такого особенного?
Сущёв запнулся. Как будто перед прыжком с обрыва у него предательски подогнулись ноги.
– Что в них такого особенного?! – повторила Инна требовательно и начиная сердиться.
– Мы можем к ним мысленно подключаться и управлять, – выдохнул Сущёв скороговоркой.
Секунд десять она смотрела на него, как на безумца, слегка расширенными глазами. Он только молча смотрел на неё в ответ. Вдруг в её лице что-то мелькнуло, она посмотрела на него ещё секунду, потом отвела взгляд в сторону, но через пять секунд вернула обратно – теперь в этом взгляде пылала злоба:
– Так ты со мной ТАК познакомился?!
– Прости.
– Ничего себе! Ты копаешься в моей голове, а теперь просто говоришь «Прости!».
– Это было только один раз, в самом начале. Чтобы познакомиться. Больше ни разу.
– Как я могу тебе верить?! Выходит, что все мои чувства были не мои! И ты мной всё время крутил, как марионеткой, и пользовался!
– Послушай-ка, – Сущёв и сам потихоньку начинал злиться. Вот тебе и благодарность за заботу, переживаешь за неё, а в ответ получаешь ненависть. – А тебе не пришло в голову, что в таком случае ты бы и сейчас не бесилась? Что мне мешало внушить тебе благодушие? Или, по-твоему, твоя теперешняя злоба – тоже по моему велению?! На хрена это мне?! Скажи, вот на хрена?!
Инна перевела дух. Последний аргумент и правда произвёл на неё впечатление. Она смягчилась и стала говорить более спокойно:
– Хм… Звучит убедительно. С другой стороны, откуда мне знать, что это правда убедительно, а не мне так кажется, потому что ты велел…?…
– Да никак это не проверить, согласен. Сейчас ты можешь только верить. Или не верить. Или верить, но думать, что веришь не сама. То есть не верить. Тьфу! Слушай. У этой штуки дальность действия маленькая. Полкилометра, не больше. Ты можешь просто запомнить мои слова и подумать над ними, когда меня рядом не будет. Тогда уж точно всё будет твоё собственное. Но уверяю тебя, ни разу я этого больше не делал. Потому что, чёрт возьми, я тебя люблю!
Она скривила саркастическую улыбку:
– Ах, это так легко – сказать «Я люблю». И сразу всё должны простить. «Прости, дорогая, я залез тебе в голову, но я тебя люблю». «Да, конечно, дорогой, никаких проблем!».
– Послушай. Во-первых, я тебя правда люблю. Во-вторых, вспомни-ка: разве я делал тебе что-то плохое? По-моему, все эти дни ты была всем довольна. И разве это не было объективно?! Ты вспомни, когда меня не будет рядом. Кажется, денег я у тебя не брал. На преступления не посылал.
– Я подумаю об этом, – это прозвучало безжалостно сухо.
– Да, подумай. И подумай ещё вот о чём. Зачем мне было тебе про это рассказывать?
– Откуда я знаю! А почему со мной это вообще случилось?
– Не знаю. Я пока этого не знаю сам. У меня самого это недавно. Видимо, я тебя как-то инициировал… Нечаянно. Я про это не знал.
– А почему ты не сказал мне сразу? Хотя понятно. Ладно.
– Да. Вот этого и опасался. Надеялся, что удастся обойтись. Что ты опять встретишь эту тётку, проверишь по зрительному критерию…
– Ладно, Лёш. Спасибо, что объяснил, что я не сумасшедшая. Мне от этого правда легче. Но теперь… Мне надо подумать. Одной. Извини. Не могу… Пока. Не иди за мной.
Сущёв остался один и пребывал мрачнее тучи. «Планида у меня что ли такая – жить с разбитым сердцем?» – вопрошал он неизвестно кого. Жутко хотелось напиться и он сейчас даже завидовал пьющим. В принципе, налакаться никакой проблемы физически не составляло, но это было бы настолько позорное малодушие, что Алексей испытывал брезгливость. Спрятаться в бутылке, как младенец у матери под юбкой. Тьфу! Да и вообще. По поводу алкоголя у него имелась целая сложная идеологическая конструкция. Он её никому не объяснял, хотя с вопросом, почему он не пьёт, к нему приставали часто. В таких случаях Сущёв ограничивался простым объяснением, что пьянство – зло, а зло не следует попускать даже в малом. Ах, вы говорите, что немножко-то можно?! Вот воровство – зло, и все с этим согласны. Но я же украл всего 100 рублей, немножко-то можно. Почему вы на меня так смотрите?! После этого объяснения обычно отлипали. Но иногда Сущёв и сам досадовал, что такой правильный и сложный. Так было и сейчас. Эх, Инна-Инна, кто же мог знать…